laicontran

Книга “Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия” написана со слов коллег, учителей и друзей математика (я, кстати, удивилась, узнав, что у него вообще были друзья). И, по моим ощущениям, написана она честно, то есть без лишних вымыслов и фантазий. Мария Гессен проделала большую работу: собрала мнения и свидетельства людей, близких к Перельману, с которыми он контактировал еще в школе, и свела данные в одну картину, достаточно цельную, чтобы читатель получил общее впечатление, - но в то же время не забыл, что этот рассказ не аксиоматичен. У автора хорошо получилось понять болезненную честность математика, его алгоритмы действий и причины ограниченности контактов с внешним миром. Большое уважение вызвал у меня тот факт, что Мария сама залезла в дебри математики, чтобы написать книгу качественно: “Во время моей работы над книгой один молодой математик давал мне уроки топологии, терпеливо наблюдая, как я мучительно пыталась закрутить ум в трубочку, чтобы постичь основы этой науки”. Очень точное выражение, кстати, - “закрутить ум в трубочку”: хорошо отражает процессы, происходящие в это время в голове.Сергей Рукшин вспоминал, что Александр Левин, звезда маткружка в первые три-четыре года, объяснял свои решения так, чтобы другие поняли, как решать задачи такого рода. Перельман же, по словам Рукшина, рассказывал о личных отношениях с задачей. "Вообразите разницу между врачом, пишущим историю болезни, и матерью больного ребенка, которая рассказывает, как она сидела у его постели, вытирала ребенку лоб и слушала, как он с трудом дышит. Так вот, Гриша рассказывал, как он шел к решению. Часто после того, как он заканчивал говорить, мне приходилось идти к доске и объяснять, что в этом решении важно, где его можно упростить. Не потому, что Гриша сам этого не видел, а чтобы другие тоже могли это сделать".Кроме рассказа про самого Перельмана автор также дает некоторый контекст и говорит о положении дел в СССР, когда математик только начинал свою учебу, - такие экскурсы в историю очень любопытны, да и читатель начинает понимать мотивы поступков.В перельмановой доказательной логике есть нечто забавное, отчасти ироничное. Перельман преуспел благодаря непостижимой способности своего ума охватывать весь широчайший спектр возможностей. Он имел все основания утверждать: он знает все, что может случиться с объектом по мере его деформации. И, зная это, он смог исключить некоторые сценарии как невозможные. Рассуждая о воображаемом четырехмерном пространстве, он ссылался на то, что может и что не может произойти "в природе". По сути, Перельману в математике удавалось то, что он пытался делать в жизни: охватить все возможности, существующие в природе, и отбросить все, что выходит за рамки естественного — будь то голоса кастратов, автомобили, антисемитизм или еще какие неудобные сингулярности.В книге, на самом деле, есть очень пафосные моменты, от которых передергивает: “Григорий Перельман был рожден, чтобы жить в топологической Вселенной. Он должен был усвоить все ее законы и дефиниции, чтобы стать арбитром в этом геометрическом трибунале и наконец объяснить аргументированно, четко и ясно, почему всякое односвязное компактное трехмерное многообразие без края гомеоморфно трехмерной сфере”. Как-то вымученно написано, чересчур высокопарно и торжественно. Радует, что такие выбрыки редки и заметны в полной картине не больше, чем фальшивая нота в концерте.В целом биография получилась емкой, отстраненной и достаточно живой, чтобы читатель не заскучал даже во время объяснения гипотезы Пуанкаре. Не могу сказать, насколько верно так пафосно относиться к живому человеку и превозносить его ум, как это делает Мария Гессен, но, вероятно, она просто находилась под впечатлением от мощи и величия математики (я, кстати, вполне могу ее понять). И эта книга может быть интересна не только взрослому человеку, который знаком с масштабом обсуждаемых в ней вопросов, но и подростку - и вдохновить его на попытку разобраться в чудесной науке математике.